Тогда Гаспар, уяснив твердость моих намерений, вдруг смягчился и заговорил совсем иным тоном. Он принялся убеждать меня, что деньги, доверенные ему после свадьбы, он поместил самым наилучшим образом, так что они вскоре принесут не то тридцать пять, не то все сорок процентов прибыли – и это всего за год! Алмазы он собрался покупать не на них, а на собственные средства – ведь это подарок мне и нашему первенцу… Я слушала, и мое сердце сжималось от тоски и черных предчувствий. “Так этих денег больше нет?” – спросила я, когда он умолк. “Вот, вот они! – вскричал Гаспар, как безумный, вытряхивая на пол у моих ног вороха смятых бумаг, которые он вечно таскает в карманах. – Будет ли конец твоим приставаниям! Вот не думал, что существо с таким кротким взглядом может оказаться дьявольски упрямым!” В другое время я сдалась бы, но во мне вдруг взыграла кровь Ван Хейсов, кровь людей, не привыкших бросать деньги на ветер и никогда не отступавших перед трудностями. Собрав все свое мужество и напоминая себе, что я сражаюсь за будущее моего ребенка, я заявила: “Если я в течение недели не получу материального обеспечения под эти бумаги, или же самих денег наличными, или векселей, выданных на крупные банкирские дома, я немедленно возвращаюсь к отцу и не посмотрю ни на чуму, ни на скверную дорогу, ни на свое положение! Вы будете иметь дело с мужчинами нашей семьи, и я очень сомневаюсь, что они позволят вам отделаться от них криками и оскорблениями!” Произнеся все это, я встала и ушла в спальню. Там, запершись изнутри на засов, я дала волю слезам. В ту ночь Гаспар ко мне не пришел. Утром Марта сказала, что он и не ночевал дома, убежав после нашей ссоры в крайнем возбуждении, будто в припадке помешательства.
Я бы, пожалуй, не решилась написать тебе обо всем этом, понимая, что ты не сможешь утаить такое несчастье от отца… Вмешать его – значит, разрушить мою семью, которая и без того висит на волоске, и это в тот миг, когда ожидание ребенка должно было нас объединить. Но на другой день после ссоры наступила неожиданная развязка.
Гаспар вернулся поздно вечером, когда я и ждать его перестала. Войдя в спальню и отдернув полог нашей кровати, он остановился передо мной с таким величественным видом, что я испугалась, не сошел ли он с ума. Его бледные губы кривила странная улыбка, глаза сверкали, дыхание было прерывистым и тяжелым. Он протянул мне черный бархатный футляр, в каких обычно продаются драгоценности. Я машинально взяла его, тут же отметив, какой он увесистый. “Открой же его, Каролина, – торжественно проговорил Гаспар, – открой и убедись, вор ли я, лгал ли я тебе, обещая богатство большее, чем все твое приданое? Открой и скажи, видела ли ты нечто подобное, мечтала ли о таком великолепии?” Я, как зачарованная, откинула крышку и не сдержала вздоха восхищения. Внутри на черном бархате играли, лучисто переливаясь, восемь прекрасных крупных камней розовато-лилового цвета. Они сияли, как утренняя заря, как первые отсветы солнечных лучей в каплях ночной луговой росы… Странно, Доротея, – взглянув на эти камни, я вдруг прониклась чувством глубокого счастья и покоя, никогда еще не изведанного мною. Их переливчатые грани, ловившие и преломлявшие свет свечи у моего изголовья, испускали целительные лучи, которые как будто излечили мою душу, истерзанную тревогами и страхами. Гаспар, следивший за моим лицом, казалось, понял меня. “Таково свойство воистину драгоценных камней, – сказал он необычайно мягким голосом, присаживаясь на постель. – Они имеют силу врачевать души. Недаром древние медики приписывали им целительные способности. Один взгляд на такой розовый алмаз очищает сердце от скверны и приносит мир мятущейся душе. Они только сегодня прибыли из Франции с курьером и час назад были переданы мне на бирже. Я нанял охрану, чтобы добраться с ними до дома. Скажи теперь, Каролина, разве я тебя обманул?”
Клянусь, я все простила ему в этот миг, как будто он не только купил эти камни, но сам создал их силой какого-то волшебства. Я обняла его, прося прощения за свои страхи, и обещала впредь верить ему, никого не вмешивая в наши дела. При этом (я же дочь купца!) в моей голове как будто щелкали костяшки счетов, подсчитывая возможную стоимость камней. Больше ста тысяч флоринов? Очень, очень может быть. При случае за них можно выручить и еще больше, ведь тут на целое ожерелье, камни одного цвета и почти одного размера, что большая редкость. Если Гаспар купил их за пятьдесят тысяч, он совершил выгоднейшую сделку.
Вот так окончилась наша размолвка, совершенно неожиданно примирив меня с образом жизни супруга. Это будет мне уроком, Доротея. Не зря ведь нас, девочек, с детства учат во всем покоряться будущим мужьям, которых пошлет нам Господь. Как мы ни умны, а мужчины все-таки нас умнее. Мне хочется молиться и просить прощения у мужа, и это первый день со дня моего отъезда из Брюгге, который я могу назвать счастливым».
Александра сложила письмо, отправила его в коробку и, прежде чем взять другое, минуту сидела неподвижно, глядя прямо перед собой и ничего не различая. Глаза устали от напряжения, с которым приходилось разбирать мелко написанные строчки. Художница пыталась представить себе женщину, о чьей семейной жизни вдруг узнала так много. Каролина невольно вызывала у нее уважение – она все же сумела настоять на своем, вовремя пригрозив супругу расправой. «Ведь он мог ее ограбить, ничего не дав взамен, если бы она промолчала!» Оттянув рукав свитера, Александра взглянула на часы и убедилась, что самолет вскоре приземлится в Москве. Впервые в жизни она жалела о том, что перелет не занял многих часов, и впервые он промелькнул незаметно. «А в Москве придется снова бегать по поручениям Альбины, доставлять покупки, встречать покупки на таможне, вновь мотаться по потенциальным клиентам, только уже с брюссельским каталогом… Читать я смогу только по ночам!» Не желая терять ни минуты, она вновь обратилась к содержимому коробки.